Original - link
И в поздний час, когда дома погружены во тьму,
Я всех своих мучителей убью по одному
«Джим Джоунз в Ботани-бей»
австралийская народная песня
У каждой истории есть предыстория…
Говоря о Туанском Госте с его дивными глазами (и вообще о туанцах ), стоит упомянуть о том, как появился этот мифический персонаж.
ЦИТ. "Война Кукол" ©
"– А что там было у Энрика?
– Там был супер-маньяк, туанец, – Гаст осторожно вышел из-за стола. – Божественный системщик, просто ас. Он забросил на Остров Грёз двух роботов-убийц в виде плоских жуков с головами, а управлял ими с промежуточных машин, по спутниковой связи".
"– ...а глаза у него – как у Туанского Гостя, – вещал штурман, проверив расчёт перехода в скачок, – синие! Это не случайно, это знак Судьбы...
– Так называемый Туанский Гость, – заметил командир, – робот-разведчик Аллу-Халь-882, и глазки его – лазерный параллактический дальномер".
* * *
В закадровом мире у мельком помянутого туанца есть имя (вернее, псевдоним) – Нии Лэ. Нии здесь означает просто "Некто", а Лэ – туанское междометие, вроде небрежного "А!".
Действуя удалённо, он принимал участие в жизни Острова Грёз и, в конце концов, стал частью мифологии "верных", как бы духом Туанского Гостя – ночного мстителя, хотя само существование Нии Лэ и его роль Церковью Друга не рассматривались от слова "совсем". По вполне ясным причинам Нии Лэ себя не афишировал и вёл скрытную жизнь; его лицо и подлинное имя остались для всех неизвестными, хотя ходят слухи, что он всё-таки встретился и беседовал с Энриком на КонТуа.
Есть отдельный текст, посвящённый Нии Лэ. Он создавался в ходе наработки, вне истории Пророка Энрика, и находится (и всегда будет находиться) вне её рамок.
планета Яунге, королевство Ангуда
5397 год, Змей-месяц, 18-ый день, 20.29
время суток – «сумеречье»
Так совпало, что по Единому Времени в этот же день с форрэйской станции Тарми запускали межгалактический зонд № 3. Сооружение размером с гору величаво отплывало во мрак, мерцающий звёздной пылью; учёные из нескольких цивилизаций говорили что-то об очередном триумфе науки, а опрятный ангудский комментатор очень корректно добавил от себя, что о судьбе зондов №№ 1 и 2 пока ничего не известно.
Приезжий позволил себе задержаться у уличного экрана, чтоб посмотреть этот пафосный репортаж, приправленный щепоткой скрытого злорадства. Неудачи упрямых форрэйцев его не забавляли, отнюдь. Он думал о том, сколько денег вложено в эти зонды.
Ему тоже предстояло отправить к заветной и куда более близкой цели два заботливо снаряженных аппарата. На оборудование своих посланцев он истратил всю компенсацию за пять лет позорного и отвратительного рабства, но этого оказалось мало. Пришлось заняться чёрным промыслом и продавать свои услуги мафии. Знакомство с криминалами оказалось более чем полезным – ему помогли вывезти контейнеры с планеты без досмотра и подсказали, с кем можно иметь дело в Ангуде.
Приезжий понял, что смотрит на экран, а размышляет совсем о другом. Вблизи нерешительно вилось трое попрошаек – охристые короткошерстные мальцы в одних портках из мешковины до колен, увешанные амулетами. Они заискивающе поскуливали:
- Праздник, князь, праздник, денежку дай…
Чужак напоминал им утопленника, каких полиция вылавливает в гавани – мерзостно голокожих, с вылезшей шерстью, таких же белых, гладко лоснящихся… А уж когда утоплый ходит-бродит, значит – это водяной чёрт. Но голод сильней страха; подведёт живот – и у чёрта клянчить будешь. Одет он не по-нашему, но дорого, красиво; знать, денег полна мошна. На деньги чёрта надо плюнуть, потереть их амулетами и помолиться, тогда чёртова сила с них сойдёт.
Что у него под чёрными очками? не иначе, как выпуклые бельмастые буркалы… А зачем руки в перчатках? скрывает, чёрт, что ногти ему раки выели…
Мальчуганы были не меньше противны приезжему, чем он – им. Ему претило на Яунге всё – желтушное блёклое солнце, липкий воздух, удушливый вечер, эти сплошь покрытые шерстью низкорослые гуманоиды, снующие кругом, неумолчное бряцанье праздничных колокольцев, хоровое пение молитв на грязных улицах и огненные брызги фейерверков. Одно примиряло его с этой планетой – едва заметная лёгкость в теле из-за меньшей, чем дома, силы притяжения, и чуть большее содержание кислорода в воздухе.
Он не скрыл своего омерзения – узкие жемчужно-лиловые губы его поджались, обнажая молочные с просинью зубы, и мяукающий голос старательно выговорил:
– Дам на похороны.
Побирушки улепетнули, вскрикивая на бегу:
– Чёрт! Водяной чёрт!
Приезжий пошёл дальше, в глубину припортовых кварталов. Нестройный шум храмового праздника мало-помалу стихал за спиной, но вонь дымящихся на домашних алтарях смоляных палочек преследовала по пятам. Сегодня чествовали какого-то сухопутного бога, иначе толпы валили бы к морю, оскорбляя слух и обоняние приезжего.
Вся эта рыбацкая планета просмердела рыбой, запахом коптилен, жареными раками и приторной сладостью пастилы из водорослей. Волосатые щёки шлюх, высовывавших из-за соломенных занавесок свои бархатные носы, были жирно и гладко намаслены, а от их непотребных хижин пахло забродившей патокой. То и дело слышались вслед приглушенные взвизгивания и лопотание на скверном языке. Страшон-то, ой страшон! Охрани Мать-Рыба нас от этаких гостей!.. За занавесками делились шёпотом ужасными историями о девках, купленных чертями и исчезнувших навеки.
Приезжий знал истории куда страшнее и правдивей этих, но никогда и никому их не рассказывал. Он носил их в себе, и они спеклись в чёрный, тяжкий ком, сдавивший сердце. На Яунге угнетающая память стала вдвое тяжелей – запахи, звук голосов яунджи, их лица в густой шерсти напоминали, угрожали: «Ты одинок, приезжий. Ты чужой. Один неверный шаг – и ты погиб. Зачем ты вернулся, пропащий? За поворотом переулка тебя ждут двое или трое, у них ножи и гирька на цепи…»
На маскообразном белом лице приезжего проступил живой рисунок бурых теней, налился плотным кирпичным румянцем, разбежался прерывистыми полосами – и растаял, вновь сменившись белизной. Он опасался этих неподвластных разуму эмоциональных приливов, когда его страх и волнение были заметны, но совладал с собой.
Здесь, в северной части порта, всё дышало растлением и преступностью, однако приезжий шёл почти уверенно. Его путешествие было преступным с самого начала. Он вывез с родины аппарат с блистоновой батареей; за недозволенный вывоз в слаборазвитую цивилизацию такого источника питания ему полагались суд, штраф и тюрьма. Но мало того – в его багаже были боеприпасы и взрывчатка. Чтобы не вскрыли контейнеры, он платил, не скупясь. Любой ценой, несмотря ни на какие расходы груз должен попасть по назначению.
Приготовления к поездке заняли почти два года по счёту Яунге, а по календарю родины – чуть больше полутора лет. И всё это время было лихорадочной спешкой, сериалом ночных кошмаров и напряжённой дневной работы. О личной жизни он не мог и думать, все его мысли и чувства были посвящены клятве, молча данной самому себе.
Он очень торопился, но проверял и перепроверял функции аппаратов. Осечки быть не должно. Или абсолютная надёжность, или за дело не стоило браться. Никто не уйдёт безнаказанным, иначе его клятва станет пустым звуком.
– Жаль, что этих гадов к ответу не притянешь. С их деньгами, их связями они как в броне. А уж наказать их в одиночку – нечего и думать.
«Если я выйду отсюда живым, в своём уме – я отомщу», – страстно подумал он.
Парень, которому он тогда мысленно ответил, не дождался смерти рабовладельца и воли, подаренной его наследником. Во время одной из «охот на людей» он завладел ножом, убил охранника и скрылся. Судя по всему, он испортил маркер на ошейнике – его так и не поймали. И вообще не нашли, даже мёртвого.
План операции вызрел в неволе, он был единственной отрадой, последним островком свободы в замершем от ненависти и стыда сознании. В клетке, зарывшись в подстилку, он, чтобы не превратиться в животное, в послушного донора лимфы, насыщенной натуральными афродизиаками, чтоб не отупеть и не забыть профессию, выстраивал в уме сложную, многоходовую схему из программ и коммутаций, с множеством запасных вариантов. Пусть даже это никогда не сбудется – но это давало силы жить.
Он не умел стрелять и никогда не брал в руки оружия. Но оружием может стать всё: столовый нож, зонт, клюшка для игры в мяч – и системы связи. Его специальностью были именно они – автономные и полуавтономные системы, их компьютерное обеспечение и контроль. Все так привыкли к пронизавшим мир радиосигналам, проводам и оптическим кабелям, что и представить не могут, как по волокну в оболочке крадётся смерть.
И вот – умер хозяин. Наследник до вступления в права должен был соблюсти годичный траур, окончить университет и жениться. Начались уговоры – принять денежное возмещение и забыть о пережитом. Запугивать агенты наследника умели – нет, открытых угроз не звучало, но зловещие обмолвки, тёмные намёки, предостережения постепенно нагнетали такой ужас, что ты готов был подписать и наговорить на видео любое отречение, любые показания, лишь бы тебя отпустили! Усилиями бригады психологов и дознавателей прошлое исказилось, как в колеблющемся гибком зеркале – ни рабов, ни диких забав с ними, ни живодёрских опытов, которые ученым может подсказать лишь полная вседозволенность. Был честный наём, оплачиваемая работа и прискорбные несчастные случаи.
Даже процедура отпущения на волю вселяла страх. Одного, редко двух корабль увозил в Ангуду. А доехали они? или их сбросили за борт? Кое–кто из боязни отказался уезжать.
В 11-ый день Глаз-месяца 5395-го он покинул проклятый остров и всю дорогу ждал, что его парализуют и вышвырнут в океан. «В гости к Лауси», как здесь говорят. Спинные плавники рыбин-людоедов над водной гладью не показывались, но к кровоточащей жертве они бы явились без промедления.
Как грозное напоминание, богиня-рыба Лауси – герб правящей в Ангуде океанийской династии – была оттиснута на банкнотах достоинством в 144 раглана, которыми с ним расплатились. Священная хищница изогнулась полукольцом в атаке, приоткрыв зубастую пасть: «Не вздумай болтать, держи рот на замке, иначе…» Он поспешил обменять рагланы на оты; и дюжины дней не прошло, как он уже летел домой.
Теперь пришлось сделать обмен наоборот – свободное хождение иномировых валют в Ангуде запрещалось.
– Мне нужен Батя, – как можно правильней сказал он охраннику у дверей, сдерживая тревожную игру хроматофорных пятен на лице.
– Батя лёг почивать, придите завтра.
– Дам три раглана.
– Я доложу о вас.
– Шесть рагланов.
– Заходите, князь.
Таких, как приезжий, Бате доводилось видеть. Эта порода голокожих нелюдей бывала в Ангуде; в основном приезжали их парусные гонщики – потягаться с ветрами. Бывали любители древностей; эти рыскали по океанийским княжествам, скупали статуи божков, наряды, украшения – один даже погребальную ладью-гроб уволок, всю в резьбе, с полным такелажем и мумией в саване. Батя помогал им обстряпывать не слишком законные делишки с вывозом национальных ценностей и, понятно, малость от них наживался. Пришельцы с деньгами – дар богов, а толстосумы без мозгов – тем более. Батя в восторге тряс головой и прищёлкивал пальцами, вспоминая, как родовитые островитяне в слезах прощались с мумией предка: «Всё от нашей бедности, небесный князь! от скудости в позор вечный впадаем, в святотатство!..» Умеют, прощелыги, цену набивать. Мумия–то была – подложный новодел! Пока Батя в Ангуде этим раскосым-остроносым богатеям вкручивал, как святы для островных князьков мощи прадедушек, те второпях коптили и подсушивали чьё-то тело. Чьё? а покупателям без разницы, лишь бы смотрелось солидно и было по–старинному залито соком лакового дерева. Не лак – силища! Лакированный мертвяк дюжину дюжин веков пролежит, не испортится.
Вот такова жизнь посредника. Умей клиенту угодить, умей полицию умаслить, умей с контрабандистами поладить и с пиратами дружить.
– Ч-чем м-могу услужить вашей к-княжеской м-милости? – почтительно заикаясь, Батя с некоторым раболепством склонил голову к плечу и мелко пошевелил вытянутыми пальцами поджатых к груди рук.
Приезжий и впрямь выглядел знатно – кремовая рубаха с высоким воротом в обливку, волной мерцает, палевый долгополый сюртук вверху по фигуре сидит, внизу плещет крыльями, шаровары и туфли золотистые, перчатки – тусклая синь. Ростом он был выше любого местного верзилы, но узкокостный, тоненький.
– Мне надо судно. Корабль с трюмом и грузовой стрелой. Я намерен плыть.
– Лучше меня, князь, никто вам корабль не оформит. Всего четверть комиссионных от суммы фрахтового договора… – заносчиво вскинутая в полуобороте голова означала уверенность в себе, солидность и надёжность.
– Я не хочу скреплять договор в конторе порта. Договор должен быть на словах. Без огласки.
– Тогда треть от суммы…
– Я хочу отплыть завтра.
– …и премия за срочность.
Батя счёл в уме, кто из мелких шкиперов в плавании, кто в Ангуде, выбрал самого сговорчивого. Время позднее, но прозвонившись по двум-трём номерам, можно выяснить, где он, в кабачке или у девки. Часа два спустя Кожан был у Бати – как всегда, в шнурованных штанах из плотной, мягко выделанной шкуры зубаря, подпоясанный тремя витками алого кушака с кистями на концах и в распахнутой безрукавной кожанке. Истый шкипер южного моря – выше локтей каменные браслеты, на груди ожерелье из сердоликовых плашек.
Браслеты, как и прежде, показались приезжему непристойными – на его планете они означали высокородное достоинство, а тут…
– Вот, сей князь пришёл нанять тебя на рейс.
Кожан вылупился на приезжего.
– Да это ж чёрт! – в речах шкипер не стеснялся.
– Но!.. он понимает, легче говори.
– Мне-то что? я вижу, понимает – без понятия бы с толмачом пришёл или с лингвоуком. Всё равно как чёрт. Не надо мне его. Я уже взял хороший фрахт – на Борсон княжичу Камадалу снасти к буровой везти, есть и ещё другое-разное, так что и без этого облезлого не обеднею.
– Я плачу двенадцать гроссов, – подал голос приезжий. Он лишний раз убедился, что яунджи как были, так и остались негодяями. За два года ничего не изменилось – да и не могло.
Кожан зажмурил левый глаз. 12*144=1728. Звучит–то как!.. будто женщина поёт: «Приди, приди!..» Но и чёрт на борту – не шутка.
– Шхуну после освящать придётся, молоком мыть.
– Почём в Ангуде молоко?
– Молочко – оно грошовое, а жрец берёт в рагланах.
Торговались – словно на руках боролись, кто кого. Тонкорукий чёрт оказался жилист, набавлял помалу; так же, понемногу, уступал Кожан.
– Отплываем до восхода, – подытожил приезжий.
– Вот я и выспался, доброе утро… – Кожан поскрёб в загривке.
Небо над океаном едва начало синеть у горизонта, когда электрокары вывезли на причал из пакгауза два контейнера в рифлёной обшивке. Приезжий с заметным волнением вертелся рядом, пока стропили груз, и неотрывно наблюдал, как, повинуясь талям-оттяжкам, контейнер на шкентеле переносится над фальшбортом, зависает над просветом трюмного люка – и опускается. Команда посматривала на приезжего более чем косо, но Кожан велел вести себя вежливо.
На моторе медленно вышли за волноломы; Кожан понюхал ветер и велел ставить паруса.
Зрелище косых белых полотнищ, напряжённых ветром, было приезжему в новинку. Топот босых ног по палубе, поскрипывание такелажа, команды-выкрики – и в паузах между звуками лишь пенный шелест рассекаемой форштевнем воды и шорох воздуха в парусах. Меркнущие огни Ангуды незаметно удалялись к западу. Взявшись за планширь, приезжий заглянул вниз – вода расплеталась жидкими косами, слабо бурлила и журчала под бортом…
Каюту он потребовал отдельную. Она оказалась чистенькой, но тесной и убого бедной по убранству – лежак, он же рундук, столик тростникового плетения и врезанный в доски пола одноногий стул без спинки. Приезжий устал, хотелось спать, но дело требовало, чтобы он бодрствовал – занавесив крохотный иллюминатор и проверив, не могут ли за ним подглядывать в щёлку, он раскрыл свой чемодан-планшет, развернул антенну и вышел на связь с навигационным спутником.
Окончание - https://belash-family.livejournal.com/49785.html
